• МЫСЛЬ
• 04 Мамыр, 2018

Исповедь неунесенного ветром

Прошлой осенью судьба подарила мне встречу с Муратом Мухтаровичем Ауэзовым. Так вышло, что позвонил 28 сентября, чтобы договориться о встрече, в день рождения Мухтара Омархановича – заодно поздравил с этим праздником. Оказалось, в течение двух недель Мурат Ауэзов будет в поездках в связи с празднованием 120-летия своего знаменитого отца. Свободные дни выпадали на середину октября.

Перед встречей я спросил Мурата Мухтаровича, есть ли место в нашем городе, где он чувствует себя хорошо, свободно. Оказалось, такой уголок имелся. Он сразу заговорил об аллее по улице Богенбай батыра (бывшая улица Кирова), между проспектом Абылай хана и улицей Панфилова, где расположен известный алматинцам сквер на старой площади. Это, скорее, не аллея, а тротуар, обрамленный ухоженными деревьями. С одной стороны – дорога, с другой – уютный сквер, где в советское время было известное летнее кафе «Акку», а через дорогу – главпочтамт, Академия искусств имени Жургенова. Мы встретились теплым, солнечным октябрьским утром возле главпочтамта – погода стояла отличная, перешли дорогу и – мы на месте. – Вот этот проход – по этой аллее нам надо пройти. Я с тобой делюсь – душа здесь спасалась; вот этот отрезок надо пройти, слава богу, деревья те же стоят. Мурат Мухтарович накануне вернулся из поездки в Восточно-Казахстанскую область, где в поселке Ауэзов Жарминского района состоялось открытие памятника Мухтару Ауэзову. И разговор плавно перешел на тему рудника – вблизи поселка Ауэзов расположены золоторудные месторождения. – Был такой очень богатый рудник – 10-ое место в мире по добыче золота. И был маленький поселок. Сейчас этот рудник принадлежит России, компании «Полиметалл», добывают обогащенную руду, полуфабрикат, отсюда вывозят в Хабаровск и там она превращается в золото, изделия из него потом везут к нам. Нам же от рудника перепадают крохи. К сожалению, такие контракты заключены, что хозяева его не обязаны думать о жителях, рабочих. Нет градообразующей функции рудника. – В советское время хотя бы уделяли внимание социальной инфраструктуре. Я был в гостях, в большой юрте, там был один из руководителей «Полиметалла», все бегают перед ним, заискивают. Я ему многое высказал, рассказал, как мы закрывали полигон. В Курчатове, в клубе была первая встреча с общественностью, там были генерал-лейтенант Ильенко, офицеры. Я тогда спросил у них, кто из вас читал Абая, Шакарима, Мухтара Ауэзова, – ни одна рука не поднялась. Ну как же так, тут взрываете, а здесь Чингизские горы, родина великого Абая, Шакарима, Мухтара. А вы даже не знаете, с какой землей имеете дело. Вот это и есть имперское отношение, и оно сохранилось по сей день, и это связано с поселком Ауэзов. Такое я могу сказать: тогда это будет иметь значение – всё, о чем мы с тобой говорим. Ради этого можно встречаться и говорить. – Может, общественность и не знает об этой проблеме? – спросил я. – Нет, это лукавство, притворство – делать вид, что этого нет. Көрмегендей болып отыр. Это оскорбительное, процветающее имперское хамство, как в ХIХ веке. Там прекрасный памятник Мухтару Ауэзову поставили – ни копейки «Полиметалл» туда не вкладывал. Местный казах уехал в Россию, стал бизнесменом, он оплатил, скульптуру сделал тоже местный мастер, очень талантливый, это уже произведение искусства – один из лучших памятников Ауэзову. «Полиметалл» не имеет абсолютно никакого отношения к нему. – Местные власти могли заключить вроде меморандума… – В том-то и дело, что не местные власти это решают, это должен быть закон, по которому заключаются такого рода межгосударственные соглашения… Делюсь с тобой сокровенным. На всю жизнь мне дороги вот эти 100 метров. Мои дневники написаны тогда, вся эта антиколониальная борьба, борьба против империи, наш бунт одиноких сознаний – все это было, но совершенно точно психологически я приходил в себя на этой аллее. Сходил с автобуса на Панфилова, шел в Союз писателей. И вот пока шел, происходило это чудо: избавление от того, что тебя мучает и по жизни, и по работе. Эта удивительная аллея – это мой храм. Мне хотелось бы, чтобы ты прочувствовал ее. Весной здесь так пахли деревья, вот эти розы. Шел, не замедляя шаг. Каждый раз удивлялся благостному спокойствию, посещавшему меня. Это святое место: аллея не позволяла тебя растащить – настолько она сильна. Вот эти скамейки. Здесь особая аура, что-то сохранилось, те же деревья и тогда их также подрезали. – Вот эти здания те же… – Те же самые. Это здание главпочтамта, это здание КазГУ. Мы тогда приехали на первый жастулпаровский сбор. Из разных регионов республики. Собрались в Союзе писателей, но на следующий день нам запретили встречаться там. И вот тогда нашлись ребята, которые помогли. Огромный зал, в нем битком набились молодые казахи. Шел 65-ый год, представляешь? Собрались жастулпаровцы московские, «Арай» из Ленинграда, ребята из Риги, Киева и многие другие. Настолько был удивительный сбор – не расходились с 9 утра до 11 ночи, под конец казахские песни пели. Пятидесятилетие «Жас Тулпара» мы проводили здесь же, в этом здании, где сейчас Академия искусств им. Жургенова. А этот почтамт – такое же святое место для меня. Голубая тетрадь – дневник в кармане. Я однажды повредил позвоночник, и не мог сидя работать, стоя пришлось. Читал и над текстами работал стоя. Но дневники большей частью писались в главпочтамте: заходишь туда, и для тебя исчезает тоталитарное пространство, в котором живешь, и ты бесконечной дали слова свои адресуешь, а не этой тиранической стесненности. Там запах клея, и я очень любил там работать – там все пишут телеграммы, письма, и я стою. Я все время думаю: в любой ситуации, в лагере, тюрьме, человек всегда может найти достойный выход. С Маратом Сембиным, когда ездили в Центральный Казахстан с экспедициями, однажды друзья попросили помочь, клуб какой-то оформить. Ну мы приезжаем, носим цемент; я научился подготавливать смальту, знаешь, это мозаику делать – надрез, потом бьешь ножом, на куски рассыпается. На эти работы брали иногда из заключения уголовников, не очень крутых. Миша был, помню, пел песни хорошие, лагерные. Он нам с Маратом сказал: вот вы, два пацана, в лагере сумеете выжить, а вот тот не сможет. Когда с Маратом встречаемся, слова Мишины вспоминаем, гордимся. Почему удаются такие большие перемены, революции? Потому что у того, кто за это серьезно взялся – беспредельные возможности, если только он не лукавит, не имитирует, если не слаб от природы. В принципе, индивид, один человек может сделать очень многое. А когда один, второй, третий... Ну, тогда уже очень многое можно сделать. – Говорят, достаточно двадцать человек… – Да, хорошо подготовленных. Для интеллектуальных атак – так оно и было. Вот видишь, какой храм – КазГУ, где собирались, потом – мастерские художников. Это – среда вольнодумцев. Салихитдин Айтбаев, талантливый, признанный художник-график, лауреат премии Ленинского комсомола. И когда ему построили мастерскую – она такая большая, с учетом наших встреч он соорудил огромное сәкі (нары. – Д. Е.), на сәкі – текемет. И мы приходили, разувались, располагались. Аскар Сулейменов приходил, для него была домбра – он вдохновенно играл и пел. Вот такая микросреда нормальная для людей определенного возраста. Конечно, пили там «Портвейн», но Алан Медоев всегда предупреждал: ребята, осторожно с «Портвейном», это специально для того, чтобы народ превратить в быдло. Это регулировалось, потому что интересно общение, и если тебе дорого оно, постарайся не терять головы. – Вашему поколению повезло – целая плеяда известных художников… – Да, да. Макум Кисамединов, Бахтияр Табиев, Исатай Исабаев, Толеген Досмагамбетов, Еркин Мергенов и др. Калжан (Салихитдин Айтбаев) очень любил классическую музыку. – Где вы учились? – Моя школа была вон там, 39 школа (улица Толе би – улица Желтоксан. – Д. Е.). – Это место называлось Бродвей? – Нет, Бродвей выше – на Калинина… Это такое место той Алма-Аты старой – она бунтарская, потому что были такие подростки, блатные песни. Это своего рода бунтари, хиппи 60-х, оттуда первые появились стиляги, джинсы – кому-то они доставались. Там оперный театр, здесь был кинотеатр юного зрителя, а рядом ТЮЗ. Брод, так сказать, центровые держали район. Шатком (комитет шатающихся) там держал «верхушку», были «двадцатники» (там магазин был «20»), рядом дом артистов. Так эти вообще были крутые – ну и многие потом в тюрьмах закончили жизнь. А вот с окраины тоже были сильные банды, кто подальше. Булат Каракулов, мой друг, был физически сильный, он музыковед, учился потом в Москве, с Асией Мухамбетовой, в консерватории. А тогда был нашим «битком». В каждой банде были свои «битки». Когда встречались две банды, действовал кодекс чести: банды стоят, выходят двое и бьются, другие не вмешиваются. Кто победил, та банда и выигрывала. Что-то я тебе не то рассказываю (смеется). Вот Алан Медоев, он был постарше. Он из тех, кто в уличных стычках держал честь и достоинство казахов. ...Выходили один на один. Тот, кто был трус, в будущем никогда в политику не лез. А кто тогда храбр был... Қазақта «болар бала боғынан» дегендей («каким человеком станет, ясно с пеленок»). Тот же Булат Каракулов, главный «биток» целой банды, стал мощным теоретиком музыки, он – музыкальный симметролог, это на стыке математики и музыковедения, математическое музыковедение. Таких в мире 5-6 человек было. Написал оригинальные книги. И в то же время жастулпаровец настоящий. Всю жизнь прошли вместе. Вот на этом отрезке формировались. Конечно, были дворы, подворотни, но светский выход этих пацанов – вот эта аллея. – Вообще-то, этот тротуар можно назвать аллеей… – Да, можно. Как я сегодня рад – аллея живет, просто деревья изменились: если соотносить с человеком, они немного «поседели», крона с «сединой», они были стройнее. Вот смотри, как сохранились деревья. У меня ощущение: я пришел, а они будто по-своему прихорошились что ли. Смотри, какая красавица. Как там у поэта:

Я знаю, что деревьям, а не нам, Дано величье совершенной жизни. На ласковой земле, сестре звездам, Мы – на чужбине, а они – в отчизне. Так что – мы пришли, уходим – поколения, а они остаются, и они нам помогали. Действительно, у меня было физическое ощущение: как бы теплые материнские объятия; вот ты вошел и идешь здесь, и все: изрублены доспехи, фраки суеты, и ясность мысли появляется. – А в течение какого времени вы ходили здесь? – Года три это было: да, в 1975 году ушел с Института философии, больше не возвращался. Я был единственный кандидат наук в то время, который не получал ни копейки за свое кандидатство. Ну, был полный запрет – в Министерстве образования было принято решение – этому человеку нельзя работать со студентами. В Союзе писателей, когда были Ануар Алимжанов, Олжас Сулейменов, был литературным консультантом. Одновременно достаточно большое время, несколько летних сезонов – экспедиции с Маратом Сембиным в Центральном Казахстане. И вот три года – с 1975 по 1978 год. Маған пана болған жер. – Для мероприятия, посвященного трем сестрам Габитовым, дали интересное название: «Неунесенные ветром»… – Это я дал название. По аналогии, когда я вел передачу с Мариковским… Мы съездили с ним в Бесшатыр, возвращались, было солнце, а ему – за 90 лет, и мне пришло в голову: «Неутомленный солнцем», под таким названием вышла передача. Фильм Никиты Михалкова «Утомленные солнцем», а это – «Неутомленный солнцем». Есть «Унесенные ветром» и «Неунесенные»… – Мурат Мухтарович, огромное спасибо за встречу!

Дастан ЕЛЬДЕСОВ